Каталог статей
Вы вошли как Гость
Сегодня Четверг, 2024-03-28, 23:37:59
Начало » Статьи » Мои статьи

Рассказ "Бог"
Бог.

И создал Бог человека, по образу и подобию своему…

- Я прошу тебя: только не пей. Только не сегодня, пожалуйста. Пожалуйста, только не пей! – просила его жена. Просила днём – а сейчас уже накатывал волнами томный городской вечер припозднившегося бабьего лета. Причитания жены в вопросительно-просительных интонациях, хотя и смахивали здорово на стервозное бабье пиление, были вполне обоснованы, и он снес их безропотно. Слишком часто бывало, что он возвращался домой… нет, не в слюни по стеночке, но… но плотно окутанный густыми хмельными волнами и с покрасневшими благодушно белками – ни дать ни взять, пивоваренный цех Очаковского завода. Это был геморрой, уже переросший в вялотекущую семейную катастрофу – он редко, не чаще одного-двух раз в год напивался так, что язык заплетался вместе с ногами, а глаза, как испорченные барометры, упорно не сходились в показаниях, показывая разное – один «сушь», другой «дождь». Так вот, такого с ним почти не бывало, (к тому же, и банку он держал блестяще, легко мог принять бутылку белой – и ни в одном глазу.) а, даже когда и случалось, удовольствия не приносило – он не любил потерю контроля над телом и действительностью. Не любил, когда язык вдруг начинал выдавать не те слова, которые полагаются, а мозг забывать полагающиеся. В общем, опьянение как таковое ему не нравилось – тем горше была необходимость в ежевечерних двух-трех (можно и четырех) бутылках пива. (Последний год – крепкого) Это была конкретная физическая потребность – к своему четвертаку он по жизненному опыту, по количеству прожитого, равнялся двум-трем средним пятидесятилетним обывателям; в прожитом им были и наркотики – килограммами, кинематографичными белыми горами. Дважды он вылезал из мощной ежедневной «системы» - один раз героиновой, второй раз, понятно, кокосовой. Выдюжил, вытерпел, и забыл. И забил. Но вот эти ежедневные (точнее, ежевечерние) две-три бутылки пива оказывались посильней любого героина. И они были сильнее него. Выпивать не хотелось ни утром, ни днем, ни ранним вечером; выпивать вообще не хотелось: он был нормальным молчелом, падонком в отставке (потому что семейным) – он ходил на не самую скучную работу, где терпели еgо опоздания и бритье раз в месяц, он гулял с собакой дважды в день и делал шоппинg по выходным, он любил жену. Он нормально функционировал - до тех пор, пока не наступал вечер. Поздний вечер, время отхода ко сну. Тогда в нем просыпалось желание. В начале не сильное, не жажда, а просто желание, просто мысль, всего лишь мысль о глоточке, о всео лишь глоточке пивасика. За тридцать-сорок минут мысль превращалась в иссушающую жажду, в дракона, огненным дыханием выжигающего нутро. Он знал по опыту, что в следующие полчаса жажда, если её не удовлетворить, превращалась в шизофреническую навязку – она вытесняла мысли, чувства, совесть, не оставляя внутри ничего. НИ-ЧЕ-ГО кроме страсти по двум-трем (можно и четырем) бутылочкам пивасика. Опыт также говорил, что лучше не доводить дракона до крайности. Потому что, как это не унизительно, но занять денег у соседей или выклянчить у жены всё же лучше, чем украсть у неё же из кошелька. А такое уже было – один раз он даже взял последний полтинник, оставив на следующий день жену дома: ей не на что было доехать до работы.

Так что солнечным сентябрьским днем он вышел из дома в легком раздражении, даже в озлоблении. Он был зол на жену, зол за то, что она вытребовала у него это вонючее обещание не пить. Еще, не будучи всёж законченным дегенератом, он злился на себя за эту злость. Днем ему пить и не хотелось, обещать было легко – но её молящий тон и бесконечное повторение вызвали в нем все эти мысли, пробили всё то, что он, не будучи дураком, и так понимал о себе. Но в природе человека заложена такая защитка: подвергать забвению неприятные, царапающие болезненно мысли. Забываются, чтобы не происходило саморазрушение личности - у учёных, у психологов это называется «вытеснение». Он учился в своё время на психиатра и знал, почему о дерьме, о собственном дерьме, так легко не думать. Также знал, что вытеснение не значит, что неприятности не существует. Тем не менее, «Всему свое время» - злился он… – «На фига раскапывать вечернее дерьмо почти утром?!!!! Весь день загажен!» - …на жену, и от того, что загажен день был его собственным гуано, а не чьим-то друgим, было ни фига не легче. Настроение и, вообще, день (имеющий все предпосылки того, чтобы быть/остаться прекрасным выходным днём) был изрядно подпорчен всеми этими уничижениями.
К тому же сегодня был дерби-день, к тому же, дерби совпало с днюхой еgо ближайшего друга, верного комрада, с которым не мало было пройдено. Комрад (звать Шагал) был родственной душой, в том числе и по части проблем-зависимостей. Так, сегодняшний день обещал множество самых разнообразных эмоций и радостей, и невозможность смазать их пивом (перемежаемым с добрыми стопарями водочки за здоровье именинника) раздражало и заставляло грустить. И злиться. Сбивало с понта.
Не такой он был личностью-сверхчеловеком, чтобы ревностно исполнять обещанное. То есть, он старался, в принципе, не клясться без нужды и держать данное слово. Но только не в отношении бухла. Обещание «не буду милая, не буду пить!» - давно уже выскакивало у него автоматически, не затрагивая ни ума, ни сердца, он мог купить первый боттл едва выйдя из дома, то есть сразу после того, как это произносил. Но сегодня был особенный день. Сегодня в натуре было нельзя.
Правильней сказать, что особенный день наступал следом за сегодняшним, завтра. Но это завтра было столь значимо, что распространило своё влияние и на сегодня. (Да и на вчера тоже.) С утра они с женой (ей ужасно шел русский платочек, добавляя к её красоте еще и миловидность), чинно взявшись под ручку, ходили в церковь, отстояли утреннюю службу, затем он, делая усилие и потея, исповедался, впервые за два года. Прихреневший от перечисления набравшихся за 730 дней косяков батюшка в причастии ему отказал. Он, впрочем, не обиделся, даже не расстроился – скорее, после ТАКИХ признаний странным выглядело бы приглашение к причастию. Ответственный подход священника, наоборот, поддержал в нём общий настрой на серьезность предстоящего завтра. А дело было такое: несколько недель назад жена родила ему волшебного сына, и завтра они собирались крестить его. Духовная чистота родителей перед этим мероприятием была, по его пониманию, залогом правдивости происходящего, и если с женой в этом отношении всё было в поряде, то сам он… В общем, как раз сегодня бухать было ну никак нельзя.

И он держался – только приходилось стискивать зубы.

Приехал к кафе, где, изображая стопроцентных англичан, собирались хулиганы его фирмы и параллельных банд. Сейчас, по трезваку, ему стала заметна натянутая надуманность ежедневного тусования в не самом дешевом кафе в Центре – ведь большинству это было откровенно не по карману. И уж точно 100% парней получили бы (и получали) не меньше удовольствия, если бы собирались «на пиво» где-нибудь на лавочках или у кого-то из них дома. Незаконные хулиганские делишки там можно было обсуждать с не меньшим успехом. Однако пипл собирался только в кафе, называя еgо «Наш Бар» или «Наш Паб» - типа, лондонские кешлз такие. «Бля, ну что за понты дешевые!» - неожиданно для себя разозлился. Возможно, его внезапное раздражение было вызвано (во всяком случае, сейчас он объяснил он его себе так) тем, что случалось/приходилось ему медленно-медленно растягивать одну маленькую кружку пива на несколько часов, думая при этом, что в магазине на эти деньги можно купить вожделенные три-четыре бутылки, а случалось и оставлять зарплату целиком – таким образом, место вызывало неприятные ассоциации. Он имел такую привычку, это было в натуре – копаться в себе, отмечая и объясняя эмоции и мысли – однако сейчас истинное и очевидное объяснение раздражения ему в голову не пришло. А дело было банально в том, что все ПИЛИ ПИВО, а он – нет. И сеgодня ему это не светило.

Всё еще во власти психопатической волны, он, едва поздоровавшись со всеми in-and-out, остался торчать на улице. Жажда сегодня накатила раньше положенного, и он пытался унять её кока-колой, мрачно усмехаясь над тщетностью стараний.

Парни, собиравшиеся внутри и вокруг кафе-талисмана, вели себя прилично и аккуратно, как и полагается хулиганам, находящимся в СВОЁМ месте. К СВОЕМУ месту не стоит привлекать внимания – ничьего и никаким образом. И эта подчеркнутая тихость и интеллигентность была частью хулиганского понта, крутизной для понимающих и для самих себя. Раздавалось лишь негромкое гудение голосов, перемежаемое звяками чокающихся кружек. Гудение постепенно нарастало, по мере роста количества щщей, и, одновременно, росло неявное, но ощутимое кожей напряжение. Нерв коллективного сознания вибрировал, рецепторы требовали адреналина.

Из глубины кафе раздался замысловатый звучок мобилы, почти мгновенно прервавшийся возбужденным «Алло?!» - владелец трубки очень ждал этого звонка. Он еще не успел попрощаться с собеседником, а голоса уже загустели, стали сразу слышимо напряженными. Парням, большинство которых знали друг друга не первый год, и знали друг о друге всю подноготную, как могут знать только люди, перенесшие вместе серьезные опасности и дравшиеся плечом к плечу… сегодня этим парням не требовалось дополнительной вербальной информации, они уже поняли, кто это звонил и что, вообще, к чему. Один из их разведчиков выпалил вражеский моб.

Парни повалили на выход, давая выход возбуждению лишь в громких возгласах, и гротескно агрессивных прогнозах на предстоящий махач. Враги собирали свой общак относительно недалеко, и решено было пройти до места верхом, не спускаясь в метро и не рассеиваясь в наземном транспорте. По дороге из рук в руки раздали подробности – общак немаленький, рулят им, видимо, «Псы», находящиеся на месте в полном составе. «Псы» были их давними соперниками, сломавшими не один нос и не одну пару ребер в его фирме, так что общий настрой являл собой крутой замес из злобной жажды мести и адреналиновой эйфории оттого, что просто так победа не дастся – предстоит серьезная махаловка. Такая, которой можно будет гордиться.

До врагов оставалась пара улиц, когда разговоры и гогот смолкли разом – впереди, вырулив из какого-то переулка, появился бегущий им навстречу чел. Их разведчик. По лицу его, и по тому отчаянию, с которым он печатал асфальт дорогими кроссовками, всё стало ясно без слов: скаута спалили, и сейчас за ним мчатся враги, спешащие отобрать у него, не дать распространить, имеющуюся информацию. Сейчас, в ближайшие миги, карательная экспедиция врагов наткнется на их моб. Драка случится раньше, чем они рассчитывали, их план начал трещать по швам. Нет, конечно, никто из них не сдристнул, не отступил - не те это были ребята. Да и что за глупости - с чего им было отступать, бежать от тех, к кому они шли сами? Обидно только, что они шли растянутой колонной, и, кажется, не успевали перестроиться в боевой порядок, определить фёст-лайн и резерв. Он, шедший во второй, дальней половине колонны, встретился глазами с боевым лидером. Тот обернулся и спешно прыгал взглядом по своим бойцам. Мысли, скакавшие в голове лидера, были для него очевидно понятны, и он даже испытал некое сочувствие к нему – ну, на то и вожак, чтобы брать ответственность за решения в условиях цейтнота. Сейчас лидер прикидывал, группировать ли моб в боевой квадрат, или отправить несколько самых шустрых быстрых навстречу авангарду противника, чтобы завалить их, не позволив вернуться к своим или сделать предупреждающий отзвон. Проблема выбора была в том, что самые быстрые не были самыми сильными, а точное количество преследователей скаута было пока неизвестно, они еще не показались на глаза.

Всё разрешилось само собой и решение это было крутым: раздался вой в сто глоток и из-за угла вывернули враги. Не пять и не десять, не авангард и не развед-группа: полный состав, общак, бежал следом за скаутом. Впереди мчались «Псы», естественным образом оказавшись там, где им полагается быть в драке «состав на состав», то есть на первой «лидерской» линии. Державшиеся на флангах, впрочем, выглядели ничуть не менее острыми мальчиками – лидер «Псов» умел организовывать людей, и сегодня он превзошел себя, собрав всю элиту своего Движа.

Он почуял, что сейчас подумали все парни его моба, и сам подумал то же самое. Сложно было подумать что-либо еще, кроме: «Ну, пиздец! Ох, сейчас заварушка будет!» Ну, пиздец! Некоторые произнесли это вслух, и сразу после всплеска мятюгов, от предвкушения драки парни дружно взвыли, и их вой смешался с налетающим на них воем врагов. Вожак, лишь раз оглянувшись через плечо, пока оставался стоять лицом к своим и спиной к налетающей половецкой орде. Наш герой машинально отметил: «Я бы так не смог!» - для столь демонстративноgо иgнора инстинкта самосохранения требовалось врожденное мужество. До первых, прилетающих из ниоткуда, из воздуха, ударов оставалось несколько секунд, от силы десять, и вожак старался использовать их на дело победы.
- Собрались, парни! Собрались! – орал он, вздувая вены на шее и делая приглашающие жесты руками.
- Кучнее, блядь! Да быстрейёп! – есть маза, он надеялся перенести вперед заднюю часть растянувшегося по улице моба силою своего крика. В сейчашней диспозиции «Псам» ничего не стоило растоптать соперника: их плотной группе под сотню щщей фактически пришлось бы по очереди, одну за другой, валить небольшие, в 5-10 рыл, кучки оппонентов.
- Плотнее, парни! Кучнейплотней, ёп! – продолжал надрывать горло вожак, впрочем, уже без надобности: вслед за ним, а большинство и одновременно, его бойцы просчитали расклад. Передние ряды пятились, задние бежали вперед, моб расползался вширь, преграждая улицу. Вожак наконец обернулся и в одиночку бросился вперед, целясь в центрального «Пса». Еще мгновение – и они схлестнулись, потом, сцепившись, покатились по асфальту. Но и «борьба в партере» продолжалась считанные секунды: вожак ухитрился выщемить своего противника и успел вскочить, избежав града пинков и участи быть затоптанным «Псами». Его поединок едва замедлил бег вражеского моба, но как раз этого мига хватило парням, чтобы сгруппироваться и, что важнее, собраться с духом. Их вой сменил тональность, превратившись в уверенный рёв, и плотной массой они ломанули вперед, перенимая у лидера победу. В завязавшемся плотном махаче всех и каждого охватила небесная эйфория.

Он попытался понять, что с ним происходит. Чертовски неудачное время для психоанализа, но что поделаешь, такова натура. Всё пошло неправильно с самого начала, всё его поведение: взять хотя бы его движение в середине моба, в мнимой безопасности (ему ли было не знать, что если «Псы» валят, то валят всех). Пока только еще шли к драке, он думал про себя, что может себе позволить не бежать вперед, как глупый молодой пёс, рвущий поводок – все и так знали, что он не трус. Ветеран, он доказал это в first-line'e множества предыдущих баталий. Но потом, когда враг показался впереди… он сам не хотел верить в это, не хотел верить в своё тело… Однако его ноги, вопреки мыслям хозяина, ничуть не изменили темп, не бросили тело вперед. Да и мыслей никаких не было. Нет, он не остановился и, уж конечно, не развернулся – он просто продолжал идти как шёл. Только попал под серию толчков, наступлений на ноги и скользящих ударов по лодыжкам – все его комрады дружно бросились вперед, и он, со своим пассивным импотентским шагом, стал препятствием для них. Он не избегал драки, он не струсил… Он просто её не хотел. The point was, что ему не хотелось вообще ничего. Ничего, кроме двух-трёх (можно четырех) бутылочек пива.
…Получив несколько ощутимых тычков, толчков он пропустил вперед себя всех своих – и старых камрадов, некоторым из которых приключалось прикрывать его задницу в самых неожиданныхзамысловатыхтяжелых ситуациях, и йангстеров, смотрящих на него как на Бога. (И бросившихся сейчас в драку именно в подражание Богу). Так он оказался на галерке этого театра, впервые за много лет наблюдая махаловку со стороны. Как и ожидалась, сеча шла лютая: примерно равный состав и стопроцентный fair-play только добавлял драйва и жесткости. Дрались не хуйкины, и ни одного из них нельзя было положить в два прыжка. Вой перешёл в тяжелое сопение, с рявкающими выдохами при атаке и тявкающими – когда кто-то не выдерживал града кулаков.
Зрелище было завораживающим, он пожалел, что у него (и ни у кого) нет видеокамеры. И опять обратил мысленный взор на себя, внутрь. Сожаление о фактурном материале, пропадающем без документалиста, оказалось единственной эмоцией, которую он испытывал. И свои, и враги держались плотно, храня линию и не разбиваясь на группки-пары. Линия атаки выгибалась то в одну, то в другую сторону, теснили то «Псы», то свои. Это была разбушевавшаяся стихия, это, бля, было по-настоящему круто! До что там круто – это был настоящий пиздец! Человек, ощущающий себя частью дикой стихии и, одновременно, этой стихии создателем, чувствует себя Богом.

Он смотрел на то, частью чего являлся до сегодняшнего дня, и что было её, жизни, большущей составляющей, приносящей друзей и врагов, радости и проблемы, и горести и весь прочий спектр - между этими полюсами. Смотрел и думал, что адреналиновый выброс вызвал изрядную жажду: бутылочка пива сейчас была бы в самый раз. А Богом быть не хотелось.

…Кафе бурлило, и бурлило пространство вокруг. Радость была неподдельной и мощной, и она захватила, выплёскиваясь, ближайшие квадратные метры Города. Парни пили, не пьянея, и в то же время казались абсолютно пьяными – с румянцем на щеках, с расширенными зрачками и хаотичной громкой речью. Они победили, смяли «Псов». Чистый fair-play – ни один вражеский трепач не наберется наглости пиздануть на объединенной гостевухе (fanats.ru/gb) или даже на каком-то из мЕньших по авторитету форумах, что, мол, «дело было нечисто», что, мол, «подстава была, и оппоненты на дерьме были». Чисто всё было до стерильности! И в равной схватке мы смяли этих дворняг смердящих с их Приблудами! Со всей дури его хлопали пудовыми кулаками по плечу, его обнимали, нещадно сгибая рёбра, сминая ливер, ему ржали в ухо – люди радовались вокруг, и считая его одним из своих, равным среди равных, делили с ним свою радость. Но он не видел лиц вокруг, они были затёрты каким-то ластиком – он видел только пивные кружки с живым янтарём и жемчугом пены в них, и маленькие стопки с алмазами и яшмой. Он не чувствовал бешеный запах мужского пота, охуительный запах адреналина и драки – парни скинули одежду, насколько позволяли приличия СВОЕГО места, и заполнили этим солдатским духом всё помещение; но он чувствовал только нежно-щекочущий аромат хмеля, и ядреный запах перебродившего пшена. Сегодня ему было нельзя.

Sooner or later, до него дошло, что единственное, чем он может хоть на кроху умалить свои страдания – убрать с глаз своих долой эту алкогольную карусель. Аннигилировать полный кабак расслабляющихся хулиганов было не в чьих либо силах, и он решил аннигилироваться сам. Вяло попрощался, пожав первые попавшиеся клешни, и свалил. По дороге домой, снова прихлёбывая жалкую кока-колу, вспоминал сегодняшнюю баталию и прежние. Сейчас, « в Нашем Пабе», никто ни словом не обмолвился о его действиях, не было ни единого косого или просто невнятного взгляда. Удельный вес его личности в мобе был утвержден в десятках драк до этого. Только его личный, секретно-приватный авторитет в собственных глазах вдруг стал мельчать и качаться неустойчиво – вдруг он вспомнил и отметил, что за последние несколько лет – то есть за все время, которое он звался top-boy, он ни разу не дрался трезвым. Вернее, и пьяным он никогда не дрался, ведь он не любил состояние алкогольного опьянения, (не в последнюю очередь потому, что драться было гораздо сложнее) но пара-тройка (или пара троек) бутылочек пива (лучше крепкого) для тонуса – уж это было святое. Святое и обязательное. Это помогало ему быстрее исполнять одно своё know-how.

Он задыхался в подземке, но когда вышел вверх на своей станции, вечерний осенний воздух ожидаемого облегчения не принес. Дышалось с одышкой, он по прежнему задыхался – пейзаж вокруг состоял из ларьков, чьи окна-витрины были заставлены шеренгами алкоголя. Он знал, что зависим, знал, что алкаш – но никогда еще не сталкивался с суровой, блядь, реальностью вот так нос к носу. Слава Богу, он не был СОВСЕМ ОБКОНЧЕННЫМ дегенератом – вняв масштабам своей страсти, он, наконец, загорелся мрачным упрямым азартом. Решил перетерпеть во что бы то ни стало, просто из спортивного интереса. Хотя бы сегодня. «Что, блядь, один день не могу без бухла?!» На крестины и сына было уже похуй – пот сходил волнами, то горячий, то ментолово-ледяной, хотелось курить, но зажженная сигарета вызывала тошнотную изжогу. Он осознал, что квёло сидит на лавочке на остановке уже добрые полчаса. Так можно было просидеть до утра. А можно и не просидеть – близость ларьков была опасной. Он заставил себя подняться навстречу подъехавшему троллеку. И оказался в волне общего движения, поднятой рогатым, которая прошла по толпе терпеливо ждавших современных муравьёв, спешащих к своим муравейникам. (Впрочем, сегодняшним вечером, наверно, каждый муравей был не против и постоять на воздухе лишние десять минут, не сильно торопясь в номерную норку – столь мягок и нежен был вечер, перекатывающийся уже из клюквенного в черничный.) Поднявшись с лавки, он ощутил, что на спине майкa прилипла к телу, а под мышками течет пот, уже не впитывающийся в ткань. Та же история была и с носками. «Эко меня плющит…» озадаченно заметил он. Состояние было столь хуёвым, что даже удивляло; к тому же выпитые литры кока-колы болтались у самого горла, грозя вывалиться наружу какой-то единой загустевшей массой. Он попытался объяснить слабость недавними всплесками адреналина и, одновременно констатировал, что это его первый вечер без привычного пенного дозняка за много лет. Врубившись, что все эти потения – больше психологическая нахлобучка, он привычно раздразнил в себе злость – на сей раз к себе – и разом («Эй, слабак! Вставай, чмошник!») почувствовал себя почти в норме.
Стряхнув с себя бутылочно-ларёчное наваждение, и оказавшись в общем людском движении, он заметил, что не в норме что-то с окружающей реальностью. Что-то не в поряде… Какие-то сигналы тревоги, звоночки, пытались пройти в сознание и раньше, пока он сидел на бомжовской скамейке: но занятый созерцанием пивных рядов, он не обратил на них внимания. Не меняя движение и не мотая головой, он стал быстро раскидывать взгляды по сторонам, ища источник напряжения. Впрочем, разглядывать особо не пришлось, напрягатели были очевидны. Второй раз за сегодня он ощутил стадность чувств людей вокруг. Только если в первый раз это было лихое отчаяние пассионариев, и оно ощущалось схожим, не смотря на опасность, на веселящий газ, то сейчас коллективным чувством было тягостное баранье молчание. Покорность. Каждый человек в этой толпе на остановке (не меньше чем на половину состоящей из крепких мужиков-работяг, с пудовыми черными кулаками и красными бычьими шеями) имел обособленное, «осадное» выражение напряженного лица. Каждый смотрел только строго перед собой, каждый стоял подчеркнуто вежливо и индифферентно, и, от этого, заметно скованно. Пуганые бараны - каждый из них боялся не то, чтобы задеть, а даже встретиться взглядом с таким же бараном-соседом. Каждый – кроме двоих.
Эти не боялись никого. Во всяком случае, в этом городе. Во всяком случае, здесь и сейчас. Он ощутил первый укол настоящей злости – это был ЕГО GОРОД, он жил здесь, возвращался сюда, он любил этот Город. И его всегда раздражало хамство – к нормальной человеческой реакции добавлялась «патриотическая ревность». А сейчас, хамство этих двоих, не просто раздражало: оно приводило в бешенство. Это было не совсем трезвое, но откровенно осознаваемое и прочувствованное поведение – двое чёрных не только презирали окружающих, всех до единого, но и демонстрировали это с изумительной непринужденностью. Они чувствовали себя безнаказанными, и были безнаказанными – волки в стаде баранов. Вот они двинули старуху с тележкой, вот ткнули кулаками в широкую спину работяги, требуя прохода. Когда мужчина возмущенно обернулся с раздраженным и злым лицом, они мгновенно изготовились к драке. В этот момент они еще больше стали похожи на волков, и мужик, естественно, не принял горящего в темных глазах вызова; смешался, отступил и уступил, пропустив хачей к обочине. Двигаясь, один из хачей шлёпнул по крутой заднице светлую девушку, и тут же придержал её за локоть, когда она машинально дёрнулась в сторону. Правда, тут же отпустил и прошел дальше, но успев продемонстрировать власть и сказать в лицо какую-то пакость.
Еще несколько секунд простого наблюдения за двумя «волками», и: "Сейчас я слечу с катушек!". Шансов на победу в драке «2-1» у него было не густо – в другой раз это вряд ли бы его остановило, но сейчас колени и так были ватными, и пальцы, тянущие сигарету из кармана, дрожали. Он не бросился на них в первую секунду – значит, уже не бросится. Он не был героем от рождения, но у него был свой рецепт, ноухау, благодаря которому его не считали трусом окружающие и сам он мог без стыда смотреть в зеркало. Know-how: «Если трусишь, то бей быстрее!» Если в уличной махаловке сила за тем, кто храбр, то можно/нужно заставить себя быть храбрым – после удара пути назад уже не остаётся, и проблема первого шага исчезает. Перед боем нельзя раздумывать и прикидывать, надо просто прыгать и бить первым – он знал это и бросался в драку, никогда не давая себе секунд на раздумья – иначе они начинали давить на него трусостью и нерешительностью. Конечно, рецепт не универсальный, и не всегда такое поведение возможно чисто технически… Но за спиной у него были и тухлейшие провалы, когда он праздновал труса, позорно получая нахлобучины и не решаясь даже обороняться от нападавших. После таких случаев чувство горечи внутри, отвращения к себе бывало столь сильно, что в какой-то день у него накопилась «критическая масса трусостей» - он понял, что еще одно «проявление благоразумия/осторожности/осмотрительности» - и он просто перестанет существовать, распадется, превратится в какое-то желе. Память об этом и толкала его в драки – он знал, что как ни больно потом избитому телу, но еще больнее бывает душе в неповрежденной оболочке - когда не заступишься за женщину или за слабого, когда не остановишь мерзавца. «Я не люблю себя когда я трушу / или когда при мне невинных бьют …», «Если руки сложив, наблюдал свысока /и в борьбу не вступил с подлецом, с палачом / значит в жизни ты был не при чём, не при чём…» Мда, великая это вещь - воспитание на Высоцком. Хотя и чревато излишним пафосом в воспитаннике.
Однако сегодня он упустил первые секунды. Вообще-то, ничего не мешало и сейчас подойти сзади, хлопнуть по плечу, потребовать извиниться перед девушкой, ударить в переносицу… (Или просто подойти – и ударить по затылку сложенными в замок руками) Но за секунды он ощутил всю слабость своего неверного тела, дрожь каждой мышцы, услышал нездоровое трепыхание сердца. А главное, он вспомнил лицо жены. «Пожалуйста! Пусть завтра у нас всё будет по-человечески!» - не часто она просила о чем-то ТАК. Зато он часто забивал на её просьбы. И он понял, что разукрашенная физиономия (а это было самое меньшее, что объективно светило ему результатом «урока воспитания вежливости») изгадит светлый день непоправимо. В другой раз она простила бы ему синяки, ссадины и прочую непрезентабельность, и даже, скорее всего, поддержала бы его. Но только не сегодня. «Блядь, мне сердце жены важнее, чем какая-то девка с остановки!» - заставил он решить себя так.
Если первым его желанием была драка, то вторым стало побуждение дождаться следующего троллейбуса: явно хачики собирались садиться в подъехавший сейчас, и совместная поездка стоила бы ему изрядно нервных клеток. Но, решив так, он тут же сказал себе «Блядь, мне до неё дела нет! И до баранов этих дела также нет, пусть они хоть в жопу тут всех переебут!! Блядь, да здесь мужики пачками стоят! Хули, я один, что ли рыцарь!» - вымещая злость в безопасное пространство под черепной коробкой. Злиться было с чего – хачи чуть подвинулись в сторону от потока, двинувшегося в открывшиеся двери, и обернулись к своему объекту. Девушка шла вместе со всеми. Она уже поднялась на первую ступеньку, когда один из вайнахов протянул руку и снова ударил её ладонью ниже спины. И, переглянувшись, они зашли в троллейбус следом за мини-юбкой.
«Блядь, да впряжется же кто-нить, если они совсем охуеют! Да и не будут они в троллике выебываться! А я домой спешу!» он двинулся следом и заскочил последним, едва успев между захлопывающимися створками. «Блядь, МНЕ НЕТ ДЕЛА! НИКАКОГО НЕТ ДЕЛА! Я ЕДУ ДОМОЙ! МЕНЯ ЖДЕТ ЖЕНА И НОВОРОЖДЕННЫЙ РЕБЕНОК. Мой волшебный сын!» - проговаривая эту мантру, он отвернулся в окно, чтобы не видеть происходящего в салоне.
Отгородиться от настырной реальности, однако, не удалось - через несколько секунд раздался противный женский голос (как будто их спецом отбирают по тембру), требующий приобретать билетики. Он показал, не оборачиваясь, проездной, голос проплыл мимо. Но едва удалившись, снова врезался в барабанные перепонки – тётка, наверно, остановилась возле чьей-то спины и требовала прохода и билетов. А кто-то упорно игнорировал её требования – и он уже знал, кто именно. Голос становился всё громче, ей отвечали неразборчиво и тихо, в два голоса. Даже не зло, а с раздражением.
- Блиять, иди ты на хуй!
- Ваши билеты!
- Слышь, иди на хуй, билять!
- Проезд 15 рублей!
- Блиять, сука, йа на хую виртэл тваи билэтики!
Он стоял, слушая это, и гадал, окажется ли на целый салон хотя бы один нормальный мужчина. Одновременно он, не разрешая себе окунаться в собственный позор нерешительности, подумал, что правильно сделал, что не вмешивался. После короткого напряжения он стал слабее котенка, пот тёк уже, даже, кажется, из ладоней. «Вот мне только махаться сейчас…».
Хамство победило, тётка заткнулась, и граждане пассажиры продолжали путь в молчании. Слышен был только говор в два голоса, но он заставил себя не слушать их, хотя и удивился тому, что говорили хачи по-русски. Общее молчание давило на него, но, как ни странно, и укутывало каким-то зыбким уютом. «Вот и правильно, что я не впрягся. Ну что, портить праздник семье из-за какой-то мелочи?!» - так продолжал думать он и находил успокоение в том, что каждый окружающий ведет себя точно также. «Мне что, больше всех надо?! Всё равно одни бараны кругом, их и защищать-то западло…» - текли логичные и правильные мысли. Правда, от них мысли перекинулись к пиву – почти у каждого мужчины и у многих женщин были в руках эти гипнотизирующие ёмкости из палаток. Он снова сосредоточился на том, чтобы удержаться от бухалова – оставалось проехать всего несколько остановок, а дома они давно уже не держат спиртного. Корвалол, сразу весь фурик, и надежда на сон. «Ёлыпалы, а завязывать, по ходу, надо срочно… Что творится-то со мной!» - он вдруг «узнал» своё состояние. Он уже проходил через это, дважды. Это была самая настоящая ломка.
Ему оставалось полторы остановки до дома, выходить через одну. Двери открылись и он повис на ступеньках, чтобы не забираться вглубь, дальше от выхода. Вдруг из второй двери салона выскочила та самая светлая девушка. В её движении было что-то неестественное, вылетев, она пробежала несколько семенящих шагов, как будто гасила инерцию. Остановившись, она обернулась к дверям, и лицо её выразило глубокий испуг. Следом, ей навстречу выскочили «волки», и, споро подхватив с двух сторон под локти, развернули и попытались двинуться с ней от дороги, вглубь близких дворов с чернеющими объемами кустарников. Он догадался, что всю дорогу они пытались уговорить её идти с ними, а на остановке просто столкнули со ступенек. Девушка упёрлась, но как-то слабо, и он понял, что они просто держат её на весу. «Опаньки! Вечер перестает быть томным!» - он дернулся, собираясь соскочить с подножки, но ноги с ватно-мягкими коленями почти перестали слушаться. «Бля, да что я лезу!» - он подался назад, в салон, в уют общей молчащей массы. До дома оставалось какие-то двести метров, 30 секунд езды – и дома ждали любимые, покой и тихость.
«Сейчас она закричит – понял он – и тогда кто-нить поможет. Ну, или просто чурки её оставят, что с бабой верещащей-то делать…» На этой всегда остановке сходило много народу, еще больше стояло на тротуаре – без помощи девушка не останется. «Ну, дура! Ори давай!»

Он прикинул, что будет дома уже через минуту, и, трезвый и сдержавший слово(!), разом сделает счастливыми двух людей, большого и маленького. А завтра они счастливые пойдут в церковь, и на его лице не будет ни следов похмелья, ни отметин жизни. Они - красивая пара, и на них будут оглядываться прохожие. Жена будет катить коляску с волшебным ребенком… Он не изгадит им праздник, только потому, что не любит людей, родившихся в горах. Никакие перевоспитанные хачи не стоят улыбки сына. «Да я и впрячься-то захотел не за девушку, а против них просто…» - в принципе, аргумент «просто против» был для него вполне самодостаточен по жизни. Но не сейчас. Ему стало почти что стыдно за свою глубинную ненависть к пришельцам – раз она оказывается сильнее любви.

Двери дернулись, закрываясь. Девушка оглянулась, и они мгновенно встретились глазами. Мимо неё и запиравших её с боков големов текла река пассажиров. Каждый из них смотрел только перед собой, при этом тщательно стараясь не задеть никого из окружающих и не встретиться ни с кем взглядом. Каждый из них спешил домой. Все они были хорошими семьянинами, все любили супругов и детей. Они не могли рисковать спокойствием и благополучием СВОЕЙ семьи ради какой-то девки с улицы. Кроме того, возможно, у некоторых из них было похмелье, или даже больное сердце. И, вообще, драться приличным людям не пристало, а для защиты есть милиция.

Он почувствовал что его голова вдруг стала ощутимо тяжелеть. «Это рога. Бараньи рога.» - понял он. И тогда он выставил ногу вперед и заклинил железку двери. Потом сдвинул её вбок и выпрыгнул на улицу. Он успел пожалеть, что сдержал слово и не пил – в любой другой день у него в такой ситуации в обязат была бутылка пива в руке, и её можно было бы разбить о затылок одного из врагов. Потом мысли исчезли. Его кроссовки еще не успели коснуться земли, а он уже чувствовал себя Богом.

PS Потом он объяснял, что выскочил из автобуса не для того, чтобы заступиться за девушку, а "...ради сына. Чтобы бараном не стал.."



Спайкер

Категория: Мои статьи | Добавил: Bobrok (2007-03-06) | Автор: Спайкер
Просмотров: 1420 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0 |
Комментарии
Всего комментариев: 1
1 Крендель  
0
Рассказ классный, зацепило очень сильно, прям в ступор вошел, весь вчерашний вечер думал об этом.

Имя *:
Email *:
Код *:
Сайт управляется системой uCoz